ПРОЛЕТАРИЗМ

Н. Петров (2000 год)

Коммунизм подошёл к своему естественному концу. Завершается целая эпоха от первых розовых мечтаний и до жестокой кровавой реальности поры заката — эпоха доминирования в общественном сознании идеологии мелкого чиновничества. Призрак, порождённый иллюзиями и породивший иллюзии, оставляя, и не только в Европе, глубокий и всё ещё кровоточащий след, сходит с мировой арены.
Нет более убедительного, хоть и более дорогостоящего, метода опровержения идеи, чем заполучение её сторонниками возможности успешной и полной её реализации — реализации вплоть до совершеннейшего абсурда. И именно этот путь прошла идеология коммунизма от первых розовых мечтаний Т. Мора и до позорного краха. В распоряжении её сторонников и адептов было всё. Огромная страна (и даже больше) с колоссальными природными и людскими ресурсами, которую, по выражению Бисмарка, „не жаль” (впрочем, вряд ли кому-либо из людей, называющих себя политиками, чего-то и кого-то жаль), безусловное подчинение её населения этой идеологии, наконец, эффективная деятельность по её практическому как ортодоксальному, так и творческому осуществлению — всё, о чём только можно мечтать. И тем не менее — крах. Крах оглушительнейший и позорнейший. Страна, взявшая её на вооружение с целью подкрепления своих гегемонистских устремлений и имперских амбиций, после очередного судорожного рывка вновь закоснела в привычной для неё дремучей социальной отсталости, а развитие экономики замедлилось до такой степени, что на сей раз, говорят (и, видимо, так это и есть), её отставание „навсегда”. Таков результат, прямо скажем, титанических усилий по реализации несостоятельной идеи, помноженной на имперский гегемонизм последней из мировых империй.
Поэтому нет ничего удивительного в общей отрицательной её оценке. Однако при всём том и в ней самой, и в самом факте её существования можно найти и некоторые позитивные моменты. Отвергая её как „руководство к действию”, нельзя отбрасывать её как высочайшее, пусть и оказавшееся ошибочным, как, впрочем, и подавляющее большинство всех остальных, достижение человеческого духа и человеческого разума.
Во-первых, основана она на несомненно благородных и чистых побуждениях — стремлении к сознательному построению общества социальной справедливости. И эту её совершенно правильную и благородную морально-этическую основу отнять у неё никак нельзя (правда, в полном соответствии с пророчеством великого Данте выстланная и ею дорога тоже оказалась дорогой в ад). И именно её нещадно эксплуатируют и по сей день оставшиеся ей верными фанатики, неспособные, как в своё время французские Бурбоны, „ничего понять и ничему научиться”.
Во-вторых, это была первая в истории человечества попытка создания рационалистической общественной идеологии, положения которой были бы проверяемы путём критического анализа и соотнесения с человеческой практикой. Это, конечно, не поощрялось, как и вообще в любой достаточно сформированной и успевшей закоснеть идеологической системе, особенно в последние годы, т.к. с каждым годом логические натяжки и подтасовки обнаруживались в ней во всё больших количествах, к тому же практическая реальность и реальная политика её сторонников всё более и более расходились с этим её нравственным идеалом, но саму возможность такой проверки она как идеологическая система имела, причём, пожалуй, впервые в человеческой истории.
Поди проверь, действительно ли твоим и твоих сородичей предком был олень или ворон, как это гласит родовое предание (тем более что из жизненного опыта вытекает совершенно иное)! Или как убедиться, что мифический сонм олимпийских богов или триединый христианский бог, или мусульманский аллах действительно где-то там существуют?!
А рационалистические положения коммунистической идеологии в очень многом весьма соответствуют реальной действительности, и убедиться в их несостоятельности — дело весьма и весьма непростое. И целью она ставила построение „царства божия” не где-то там на небе или в загробной жизни, а здесь, на земле, в реальной жизни реальных людей (практическая её реализация, правда, с этим идеалом изрядно-таки разошлась, и „царство” это оказалось куда ближе к аду, чем к раю).
Идея отвергнута, отвергнута решительно и бесповоротно — отвергнута самой жизнью, людьми, как теми, для которых по её предначертаниям она строилась, так и теми, кто её строил. Однако свято место пусто не бывает. Без объединяющей идеи общество существовать не может (именно дискредитация коммунистической идеи, на которой основывалось существование Советского государства, и была одним из основных моментов, приведших к его развалу). Идеология должна быть создана и будет создана. И подобно тому как коммунистическая идеология создана путём критического переосмысления христианства, а христианство задолго до этого — путём примерно такой же переработки предшествующих языческих верований, новая идеология, вне всякого сомнения, будет создана, и создана на основе критического анализа потерпевшей уже крах коммунистической идеологии.
Обыденное сознание, подобно ребёнку, склонно всё, что только можно, принимать на веру, а посему массовая идеология по необходимости носит религиозный, мистический характер. И коммунистическая идеология, несмотря на, казалось бы, исключительно рационалистическую её природу, не избежала общей участи. Она тоже в конце концов утвердилась в качестве своеобразной религиозной системы со своим набором догматов, соответствие которых реальности мало кого из её адептов интересует, целым сонмом „священнослужителей”, нещадно её эксплуатирующих (и первыми её предавших — самый страшный, говорят, в мире чёрт — это бывший ангел), и смиренной толпой „мирян”, мало что в ней (как и в любой другой) смыслящих, но принужденных безропотно её принимать.
Самым расхожим мнением о причинах развала мировой коммунистической системы является мнение о неправильной, неадекватной реализации в общем-то здоровой и правильной идеи. Но что это за идея, которую, несмотря на все усилия, никому никак не удаётся адекватно реализовать? Хороша была бы, скажем, теория свободного падения, по которой нельзя было бы рассчитать полёт артиллерийского снаряда или искусственного спутника Земли и реальные траектории которых резко отличались бы от расчётных! Если самолёт в испытательном полёте падает, пересмотру в первую очередь подвергается его идеология. Если же „падает” общество, никто почему-то не спешит подвергнуть ревизии его основополагающие идеологические принципы, а ведь ущерб в этом случае куда как более велик и значим, чем в случае неудачного полёта летательного аппарата, пусть даже самого совершенного и дорогостоящего! Сторонники такого взгляда преувеличивают и выпячивают значение её несомненно адекватной морально-этической основы и совершенно игнорируют и затушёвывают порочность конкретного социально-экономического её воплощения.
Мы являемся современниками и свидетелями уникальнейшего момента в истории — момента развала и растаскивания государства самой его правящей верхушкой. Государства гибли и растаскивались — всё это было, и не один раз. Но гибли они и подвергались растаскиванию всё-таки вопреки воле их правящих элит, даже ценой жизни противившихся этому. А чтобы инициторами и непосредственными организаторами этого развала и растаскивания являлись сами руководители государства — вот это в истории впервые. Что там какой-то Герострат, всего-то на всего сжегший одно-единственное, пусть и самое большое и значимое, сооружение! Жалкий „кустарь”-одиночка! (К тому же он не был его служителем.) Эти — скопом — развалили и растащили великую державу — и продолжают „процветать” как ни в чём не бывало! И ни один не застрелился и не посыпал голову пеплом! Все продолжают „строить мину”, изображая из себя „великих политиков”!
Человечество больно. Больны не только те страны, которые подверглись развалу и растаскиванию или пережили крах идеологической основы. Больны, вообще говоря, все страны мира, не исключая (и, пожалуй, даже в первую очередь) и наиболее развитые — всё человечество в целом. И суть этой болезни заключается в отсутствии осмысленных перспектив дальнейшего социально-экономического развития общества. А для системы с положительной обратной связью, т.е. системы, в которой достигнутый уровень стимулирует достижение ещё более высокого уровня, это весьма и весьма опасно — ведь недаром религиозные доктрины предвещают „конец света” — гибель всего человечества (все они более или менее „знают”, как „войти” в соответствующую социально-экономическую систему и что в её пределах делать, но ни одна из них не имеет ни малейшего представления, как из неё „выйти”, когда она уже „отслужила” своё — вот и стращают легковерных, пытаясь отдалить собственный конец; так что скорее всего христианский апокалипсис означает не „конец света”, а конец этой идеологии и соответствующей организационной структуры). Это не означает полного отсутствия таких перспектив, но означает отсутствие перспектив осмысленных, т.е. перспектив, уловленных в реальных общественных отношениях и реальной общественной действительности и перенесенных в область общественного сознания, на основе которых формируется имеющая смысл общественная политика. Из этого следует, что нынешняя политика — это политика людей, не видящих перспективы и, строго говоря, не понимающих сути того, что они делают.
И радость по поводу одержанной в „холодной войне” победы над странами „социалистического лагеря” по меньшей мере преждевременна и неуместна. Того расширения рынка, которое она принесла, дав давно уже задыхающемуся капитализму глоток свежего воздуха, хватит ненадолго. Можно понять радость по этому поводу руководителей и владельцев отдельных фирм, которым нет нужды видеть дальше собственного носа, но радость политиков и идеологов, на которых возложена именно эта задача, явно преждевременна — принципиального решения глобальных проблем эта победа не принесла. Она всего лишь дала некоторую и довольно-таки опасную отсрочку — и не более.
Вообще говоря, марксизм как наиболее строго очерченная форма коммунистической идеологии возник как реакция архаичного общественного сознания всё ещё феодальной Германии на бурное социальное развитие соседней ушедшей далеко вперёд буржуазной Франции, дефекты и пороки которого предложено было устранить в полном соответствии с особенностями этого сознания: путём волевого, насильственного преобразования всего общества (в пределах страны, т.е в национальных масштабах — и даже больше) в единое натуральное хозяйство (которое такому сознанию представляется в виде единственно нормального и адекватного). То есть марксистская критика капитализма — это критики „сзади”, критика с позиций устаревшей формы организации общества, зовущая, строго говоря, не перёд, к более развитым, а, наоборот, назад, к более архаичным её формам (К. Маркс, создатель прогрессивнейшей философской системы — диалектического материализма, — сам, тем не менее, мыслил, как оказалось, примитивно-механистически, перенося особенности отдельного натурального хозяйства но всё общество в целом и игнорируя общепринятое положение, что между целым и его частью тождества нет и быть не может).
Носителем этой идеологии стало мелкое чиновничество — „прослойка” хозяйственных и технических руководителей от заводского либо фабричного мастера-надсмотрщика до „генеральнейшего” директора крупнейшей из когда-либо существовавших фирм, генетически восходящих к многочисленной челяди и привилегированным прислужникам феодальных сеньоров. И назвать её надо было бы в духе остальных рубрик знаменитого „Манифеста коммунистической партии” „мелкочиновническим”, или „челядским”, „социализмом”.
И в 1918 — 22 гг. этот идеал ничтоже сумняшеся настойчиво и последовательно осуществлялся партией российских „большевиков” (только в этой ещё более, чем Германия, отсталой стране — „медвежьем угле цивилизации” — могли найтись и нашлись общественные силы, решившиеся на это). Едва ли не в последний момент, уяснив-таки абсолютную несостоятельность этой идеи, их лидер В. И. Ленин всё-таки сумел найти спасительную альтернативу.
Вместо единого на всю страну натурального хозяйства с центростремительными и центробежными потоками производимых, учитываемых („социализм — это учёт”), распределяемых и потребляемых ресурсов, которым по своей экономической сути является коммунизм, идеалом и целью было провозглашено построение единого в общенациональном масштабе капиталистического предприятия с допущением (вынужденным — упразднить деньги и денежное обращение, несмотря на все усилия, так и не удалось) экономических взаиморасчётов между отдельными его „цехами”, каковыми стали по своей сути предприятия. То есть своеобразный „гибрид” общества с присущими ему товарно-денежными рыночными отношениями и предприятия с его внутренними отношениями учёта и распределения и натуральными потоками используемых ресурсов. Или всё того же натурального хозяйства с базаром. Система таких взаиморасчётов, скопированная с системы взаимоотношений капиталистических товаропроизводителей с характерным для них стремлением к максимизации чистого дохода (прибыли) — коммерческого расчёта, — но, понятно, приведшая к выхолащиванию их экономической сути, в отличие от этих последних была названа „хозяйственным расчётом”. И можно понять и оценить всю глубину дремучего невежества одного из последних главных (правда, всего лишь по должности) идеологов ведущей мировой организации этой идеологии Е. Лигачёва, увидевшего в ходе поездки по Швеции, по его словам, „и частные предприятия, и хозрасчёт”, и всю бесперспективность дальнейшего развития общества под предводительством таких „руководителей”.
Такой скорректированный идеал социально-экономической структуры общества получил синонимическое название социализма, а его идеология — в соответствии с авторством — марксизма-ленинизма. Он оказался несколько более жизненным, но, как показали дальнейшие события, и его хватило не более чем на семь десятков лет — система не успела выйти даже из периода „младенчества”.
Оба варианта устранения пороков капитализма — как коммунизм в его ортодоксальном варианте, так и социализм как его творческое развитие, — имеют одну и ту же определяющую черту — оба они служат интересам мелкого чиновничества, посягнувшего, не довольствуясь своей сферой технического, технологического и организационного руководства в рамках предприятия, на роль „руководящей и направляющей” силы всего общества, формируя его „по своему образу и подобию” — в виде единого хозяйства, вначале натурального, а затем, спохватившись, капиталистического.
А эта социальная группа, исключительно напористая, решительная и компетентная в период завоевания политической власти и экономического господства, оказалась абсолютно несостоятельной на этапе дальнейшего экономического развития — сформировать из себя общественный класс и овладеть этим развитием она так и не смогла. То есть овладеть смогла, но развитие при этом куда-то „испарилось” — экономика буквально задохнулась, не в силах шевельнуться под тяжелейшим политическим прессом. И именно в этом кроется основная причина краха социальной системы, скроенной по её меркам, развала и растаскивания государства и разворовывания всего и вся — того позорнейшего финала, к которому в конце концов пришла такая на первый взгляд благородная и привлекательная идея! Ушли гениальные благородные творцы, ушли реализовавшие её фанатики, а очередному поколению последователей и „наследников”, не имеющих, строго говоря, за душой ровным счётом ничего, кроме банальной алчности, стяжательских устремлений и воровских наклонностей, осталось единственное, за что они и принялись без тени смущения, — самое что ни на есть наглое и бесстыдное разворовывание и разграбление. Прав был Отто фон Бисмарк — „плодами революций пользуются проходимцы” (впрочем, и того хуже — жизнь показала, что на смену проходимцам в конце концов приходят уже откровенные негодяи — и именно на их долю и выпадает приведение общества к необходимости очередной революции — ведь терпеть их господство до бесконечности оно не может). К. Маркс со сторонниками и единомышленниками поторопился с провозглашением сформированной им идеологической системы в качестве идеологии современного пролетариата — класса собственников товара, посредством хозяйственного использования которого производится подавляющее число материальных благ общества. Начнём с того, что ни сам К. Маркс, ни кто бы то ни было из причастных к созданию этой идеологии по своему общественному положению к этому классу не принадлежали. Лишь Ф. Энгельс, многие годы проработавший конторщиком на отцовской фабрике, в какой-то мере к нему приближался. Однако и он, будучи сыном фабриканта и занимая всё-таки достаточно привилегированное положение, был по своей сути не рабочим, а всё-таки одним из руководителей производственного процесса — тем же мелким чиновником. И соответственно и он выражал интересы не самих рабочих — пролетариата, — а той прослойки, функцией которой является руководство их работой и контроль трудовых и технологических процессов. А её интересы, несмотря на то, что они тоже наёмные, хоть и близки к интересам непосредственных работников, всё-таки в полной мере с ними не совпадают и им не соответствуют. Отличие это не очень заметно, но крайне существенно. Заработная плата, получаемая любым наемным работником, есть явление экономическое — его источником всегда является доход субъекта товарного производства. Государственный же чиновник получает не заработную плату — государство как таковое материальных благ не производит и, соответственно, дохода не имеет, — а жалование. В отличие от заработной платы жалование не есть явление экономическое, его размер так прямо экономически не детерминирован и, соответственно, жесткой экономической регуляции не подвержен. Это явление политическое, волюнтаристическое (и потому-то весь сонм государственных чиновников всего мира стремится раздуть его до мыслимых и немыслимых размеров). Его источником является не товарное производство, основанное в конечном итоге на добровольном обмене, а грабеж (налогообложение по сути своей есть не что иное, как узаконенный грабеж — открытое узаконенное, т.е. навязанное путем прямого принуждения, отнятие государственным аппаратом части дохода собственного экономически самодеятельного населения). И именно жалование является тем идеалом, который привлекает технических, технологических и распорядительных руководителей субъектов товарного производства — мелких чиновников. Соответственно, стремясь завоевать доминирующее экономически и господствующее политически положение в обществе, класс наёмных работников, пролетариат, не может стремиться к изменению своего положения класса наёмных работников с потерей субъектами товарного производства своего статуса и соответственно источника его существования в качестве коммерческого дохода. В таком случае это будет диктат уже другого класса, отличающегося от того класса, которым это положение завоёвывается (и, очень даже может быть, уже существующего, впрочем, не обязательно даже и класса). И в самом лучшем случае это будет диктат нового класса, в который превратится завоевавший власть класс. А результат такого превращения, вообще говоря, крайне непредсказуем. История знает лишь один случай такого преобразования: преобразование родо-племенной знати варваров на отвоёванных у римлян землях в феодальную иерархию земельных собственников. Однако и в этом случае утраты исходного статуса знати не произошло — родовые вожди „прихватили” в свои руки и то, за что все вместе воевали — землю, — подкрепив свою власть над соплеменниками и покорённым населением ещё и „правом” на землю. Мелкий чиновник, получая такую же в принципе заработную плату, как и рабочий, но руководя, управляя им, чувствует себя ущемлённым по сравнению с таким же руководителем на общегосударственном уровне и стремится сменить ее на жалование крупного государственного чиновника. А для этого эму необходимо стереть грань между чиновником крупным и чиновником мелким, для чего он и стремится к „обобществлению“ субъектов товарного производства, обращая их в собственность государства (и называя это „общенародной собственностью“). Однако попытка реализации этого столь заманчивого для чиновничества идеала очень скоро с треском провалилась. Их лидер В. И. Ленин, надо отдать ему должное, вовремя понял: ещё немного — и тела реализаторов этой идеи до одного (и его тоже) поплывут по Москве-реке в Волгу (в Москве принято останки самозванцев выбрасывать в том направлении, откуда они появились) — волна крестьянских восстаний их попросту сметёт. Он нашёл, можно сказать, гениальнейшее решение: провозгласив временное отступление, принять план построения несколько иной, но тоже в интересах чиновничества, модели общественного устройства. Мелкий чиновник, руководя любым, самым мелким, хозяйственным подразделением единого хозяйственного механизма, сохраняет карьеристские перспективы во всё том же общенациональном масштабе. И производство организуется в том же общенациональном (и даже, как показала практика организации и функционирования Совета Экономической Взаимопомощи, больше) масштабе. То есть интерес мелкого чиновничества сохраняется. Всё общество „танцует” под его дудку. Приходится, правда, допустить извращённую имитацию товарно-денежных отношений, но это уже мелочи, из-за которых не стоит расстраиваться — всё равно ведь эти отношения в рамках доминирующих учётно-распределительных отношений и всё равно служат интересам всё того же мелкого чиновника (жизнь показала, правда, что „расстраиваться” всё-таки стоило — справиться с ними в полной мере так и не удалось, и „мелочи” эти „царство” мелкого чиновника в конце концов разложили и уничтожили; и „гибрид” оказался нежизненным). Но нельзя ведь требовать от одного, даже гениальнейшего, человека, чтобы он решил все проблемы своих приспешников однажды и на все времена. А достойного продолжателя его дела в критический момент не нашлось. Кроме того, и сами возможности нахождения таких решений в конце концов оказались просто исчерпанными — антисоциальной системе пришёл естественный, давно, кстати, ожидаемый конец. Интерес же человека, занятого непосредственным преобразованием исходных жизненных средств в конечные продукты — трудом, — принципиально иной. Если он является наёмным работником, пролетарием, источником его существования является доход субъекта товарного производства. А посему он, естественно, заинтересован в сохранении такого производства и функционирования его как такого субъекта и никак не может быть заинтересован в превращении его в „цех” общенациональной „фабрики” — ведь в этом случае то, что он будет получать под видом заработной платы, таковой уже не будет. В этом случае источником его существования станет даже не жалование — им станет пособие. Чиновник бросит ему кость, и, может быть, не очень тощую, но всё равно это будет кость — объедки с „барского” стола. И, соответственно, в этом случае он потеряет свой статус наёмного работника. То есть форма-то, может быть, и будет соблюдена, но суть при этом претерпит коренное извращение — наёмный (по форме) работник превратится в своеобразного крепостного, т.е., по сути, люмпена. Что, собственно, и произошло, когда он своими руками насадил себе на шею такого чиновника. Причём, если в условиях традиционного рыночного даже монополистического капитализма пособие выплачивается не работающему — пособие по безработице, — то в условиях государственно-сверхмонополистического капитализма, каковым в реальности оказался социализм, пособие выплачивается работающему — пособие по „работице”! Большего социального унижения дееспособного работающего члена общества — „совокупности общественных отношений”, — унижения, сопоставимого разве что с унижением раба, даже представить себе трудно. Но раб хоть не являлся такой „совокупностью” — членом общества. Этому же унижению подвергается член общества, причём вполне дееспособный и к тому же работающий! Нет, г. Энгельс: всеобщность рабства вовсе не означает исчезновения рабства! Однако, будучи заинтересованным в товарном производстве вообще, наёмный работник, пролетарий, не может быть заинтересован в капиталистическом характере этого производства — ведь при нём заработная плата имеет тенденцию к определённой консервации в противовес если и не закономерному, то всё-таки возрастанию чистого дохода (прибыли, предпринимательского дохода, фонда дивидендов) капиталистического собственника. Только тогда, когда ассоциированный наёмный работник сам становится собственником и получает возможность непосредственно влиять на сам размер фонда заработной платы, его экономический интерес получает возможность реализации. А это возможно лишь в условиях коллективного товарного производства, т.е. в случае, если в роли его субъекта выступает сам коллектив работников, а все они без какого-либо исключения — такие же в принципе наёмные работники, как и при капитализме. Коммунистическая идеология в своё время была привнесена в среду пролетариата извне представителями чиновничества. Сам пролетариат к тому времени мог выработать только так называемое тред-юнионистское, т.е. профсоюзное, сознание. Концентрация и централизация капитала, противопоставляющая конкуренции работников всё более и более монополизированного работодателя, порождает естественное стремление противопоставить такому работодателю тоже монополиста — монопольного продавца того товара, который продаёт наёмный работник. В этом основная суть создания и существования профсоюзов. И выше уровня отражения этого явления сознание наёмного работника эпохи капитализма не поднималось и не могло подняться. При социализме же оно упало даже ниже этого уровня — монопольнейший работодатель, каковым стало захваченное мелким чиновником государство, сумел выхолостить из профсоюза и эту его основополагающую суть, превратив его в „приводной ремень администрации”, и вытравить из сознания работника даже и это довольно куцое осознание им своего общественного положения. Извне же наёмному работнику навязываются либо буржуазные, либо мелкочиновнические идеалы и представления (и в их соревновании в конце концов, во всяком случае пока, победу одержали первые — лгать можно долго, но не бесконечно; от одних только слов „халва”, „халва”, „халва”, сколько их ни повторяй, во рту сладко так и не станет — именно это утверждает известная восточная пословица). Европейский пролетариат, перенеся мелкочиновничью идеологию в относительно лёгкой форме и приобретя к ней устойчивость, от опрометчивой деятельности по практической реализации её „предначертаний” благоразумно воздержался — „терять” ему оказалось-таки что. „Прижилась” же она и дала свои чудовищные всходы в наиболее отсталой из всех достаточно развитых стран — России — „слабейшем звене”. И мы сегодня пожинаем печальные плоды её реализации. Однако процесс „самоудушения” капиталистического производства вследствие неуклонного общего снижения нормы прибыли (и, соответственно, рентабельности) в связи с имманентным перепроизводством приводит к постепенному вытеснению капиталистических субъектов товарного производства коллективными субъектами такого производства. И с дальнейшим развитием общества процесс такого вытеснения будет усиливаться ввиду очевидных экономических преимуществ коллективного производства. Работники этих предприятий качественно отличаются от таких же работников предприятий капиталистического производства. Они не нуждаются в профсоюзе и соответствующем ему тред-юнионистском сознании — ведь противостоит им как продавцам не антагонистический покупатель, каковым является капиталистический предприниматель в любой его форме, а объединение их самих — собственный коллектив как единое целое, являющийся субъектом товарного производства. Отстаивать свои интересы во взаимоотношениях с работодателем им нет нужды — все вопросы в принципе достаточно просто решаются в индивидуальном порядке, и объединяться работникам в противовес работодателю или администрации не имеет смысла (именно в этом случае с полным основанием можно говорить: „они — это мы” — а не „государство — это мы”; социалистическое государство, многие годы навязывавшее такую формулировку, „нами” так и не стало). А вот отстаивать свои как коллективные, так и общеклассовые интересы в общеобщественных масштабах им придётся — ведь никто другой за них это делать не будет. Борьба за их интересы переносится с узкопрофессиональной на общеобщественную арену, арену политической борьбы. А для этого им необходимы, во-первых, общественно-политическая организация, способная отстаивать эти интересы, — политическая партия, — во-вторых, соответствующая идеология (впрочем, даже наоборот — это „во-вторых” должно быть во-первых — „в начале было слово”). Причём идеология эта не может быть привнесена извне — она должна быть выработана самими такими наёмными работниками, лучше кого бы то ни было осознающими своё социальное положение и свой собственный социально-экономический и соответственно политический интерес и способными её создать. Привнесённая же извне идеология в конце концов оказывается идеологией другой общественной группы и отражающей чуждые этому классу общественные интересы. Волей-неволей наёмным работникам коллективного товарного производства придётся вырабатывать широкий взгляд на общественные явления и соответствующие общественные представления. Поскольку класс этот называется пролетариатом, то и партия этого класса соответственно должна называться пролетарской партией, а её идеология — соответственно и являться, и называться идеологией пролетариата — пролетаризмом. К. Маркс, трудами которого в основном была создана навязанная и навязываемая пролетариату мелкочиновническая идеология и который в очень многом был совершенно прав, в своё время утверждал: человечество ставит перед собой только такие задачи, „материальные условия для решения которых уже созрели либо, про крайней мере, находятся в периоде становления”. Сегодня коллективное производство уже находится в периоде своего становления. Оно, как и вообще всё новое, пока функционирует в условиях старого идеологического обрамления, но очень скоро это обрамление, как обветшавшая одежда, будет отброшено и сменено на новую, теперь уже свою собственную, идеологическую среду, которая к тому времени, вне всякого сомнения, уже будет создана. И в условиях социализма такая форма, как ни странно, тоже уже существует. Это те самые колхозы, в которые столь драконовскими методами сгоняло крестьян советское господствующее чиновничество. Оно, конечно, преследовало совершенно иные цели, однако всегда ли человек достаточно представляет себе все последствия собственных деяний? (И недаром сегодняшнее чиновничество на этапе преобразования себя в капиталистических собственников в первую очередь принялось разваливать именно их; и столь же недаром их сельскохозяйственный пролетариат столь упорно этому сопротивляется.) Если избавить существующий колхоз от ставшего привычным диктата мелкого чиновничества и предоставить ему возможность служить интересам самих тех людей, которые составляют его коллектив, он станет именно той формой организации производства, которую столь долго и пока безуспешно ищут (если ищут!) идеологи всего мира и которая может служить не только самому этому коллективу, но в то же время и всему обществу вообще. Редчайший случай — именно в самой консервативной сфере — сфере сельскохозяйственного производства — возникла и сохранилась прогрессивная его форма, устоявшая-таки под напором господствующего, всё подчиняющего и всё извращающего, чиновничества. Впрочем, ничего удивительного в этом нет — именно её консерватизм не позволил чиновничеству овладеть ею в полной мере, как оно это сделало в промышленности. Да оно, впрочем, и не очень к этому стремилось. Если присмотреться внимательно, можно уяснить, что капиталистический способ производства может достаточно устойчиво существовать лишь в окружении менее экономически эффективных конкурирующих с ним форм хозяйствования и, вообще говоря, за их счёт. Обычно такими формами являются архаичные мелкобуржуазные формы — фермерство, кустарничество и ремесленничество (и современная дотационность фермерского сельскохозяйственного производства развитых капиталистических стран служит именно этой цели — свою „подпору” капитализм вынужден сам же и подкармливать). Советскому чиновничеству для придания устойчивости своему государственно-сверхмонополистическому капитализму необходима была именно такая форма, в которой оно могло бы достаточно эффективно осуществлять свой диктат, которая была бы во внешних отношениях аналогом мелкобуржуазного хозяйственного субъекта и за счёт конкурентной эксплуатации которой существовала бы вся бюрократическая система. Но, и это уже помимо воли чиновничества, внутренняя его структура оказалась структурой коллективного товарного производства, соответствующей более прогрессивному способу производства. Извращённой, задавленной, но всё-таки несущей в себе задатки будущего. Однако, в противоположность работникам коллективных промышленных предприятий развитых капиталистических стран, их работники, скованные рамками архаичного сельского быта и полуфеодальной зависимости от собственного мелкого чиновника — руководителя хозяйства — не в состоянии осознать себя в качестве прогрессивной социальной группы и принять участие в выработке соответствующей идеологи. В их среду эта идеология всё-таки должна прийти извне. Результатом развала коммунистической системы и Советского Союза явилось чудовищное ограбление и обнищание подавляющего большинства его населения, сравнимое по масштабам с ранее осуществлённым его ограблением в период „ускоренного строительства социализма” (собственно, это и есть заключительный этап того ограбления — награбленное скопом пришла пора растащить по частям). И противопоставить этому оно не имеет возможности практически ничего. Оно не имеет никаких рычагов воздействия на политические процессы в обществе (охлократические „фокусы” с „выборами” уже успели себя дискредитировать — обращение к самому нижнему уровню общественного сознания, как и следовало ожидать, привело к формированию где более, где менее криминальных режимов с утверждением воровства и откровенного бандитизма в качестве государственной политики — достаточно вспомнить хотя бы чудовищный по своему цинизму расстрел в октябре 1993 года на глазах всего мира собственного законодательного собрания тяжелыми танками ельцинской кликой в России. И вообще — нынешнее бездумное насаждение западной охлократической модели „демократии” в этой стране в конце концов даст совершенно неожиданный и, надо полагать, прямо противоположный ожидаемому результат — вспомним разумные и адекватные с точки зрения цивилизованного Запада меры Наполеона в 1812 г. в занятой им Москве и их прямо противоположный преследуемым целям результат, которые столь блестяще описал Л. Толстой в „Войне и мире”. „Медвежий угол” планеты — это вам не Елисейские Поля или Пенсильвания-авеню и даже не Унтер-ден-Линден!). Все те „партии”, которыми заполнился политический вакуум после падения правящей Коммунистической партии, как очень скоро выяснилось, не представляют никого, кроме бывшей привилегированной верхушки той же самой партии и не отстаивают ничьих, кроме своих собственных, интересов. И суть их „политики” сводится к как можно большему и скорейшему собственному обогащению за счёт всей этой одурманенной, ограбленной и ограбляемой массы. Что можно в этих условиях противопоставить этой откровенно людоедской „политике” выродившихся „высокоидейных строителей нового мира”, похеривших свои (точнее, своих прародителей) нравственные идеалы и опустившихся на нравственное дно? Естественно, у каждого обычного человека лично нет никаких возможностей изменить что-либо — все рычаги общественного воздействия остались руках всё тех же „большевиков”, только большевиков, отбросивших свой нравственный идеал и изменивших ему (те же из них, кто остался ему верен, потеряли и моральное право, и просто возможности что-либо делать вследствие совершеннейшего непонимания произошедшего и происходящего и полнейшей деморализации — „если основатели... и были во многих отношениях революционны, то их ученики всегда образуют реакционные секты. Они крепко держатся старых воззрений своих учителей, невзирая на дальнейшее историческое развитие...”). Для того, чтобы можно было что-либо изменить, нужен в первую очередь новый нравственный идеал, точнее, его социально-экономическое оформление — та достаточно реалистичная цель, к достижению которой можно и нужно было бы стремиться — выяснившаяся несостоятельность старого идеала вовсе не означает ненадобности идеала вообще. То есть нужна новая идеология, адекватно отражающая интересы подавляющего большинства населения, мобилизующая на достижение этих интересов и освещающая достаточно широкую историческую перспективу. Сегодня этим целям может соответствовать только идеология пролетариата — ведь подавляющее большинство населения всех этих стран принадлежит именно к этому общественному классу, действительно передовому в социально-экономическом смысле, классу, которому принадлежит будущее. И ориентироваться при её создании уже есть на что — это коллективное товарное производство, в развитых капиталистических странах проходящее процесс своего становления, да и в бывших странах социализма имеющееся, хоть и в искажённом и деформированном виде. В своё время в условиях столь же неправедного правления, как и нынешнее правление воровских продолжателей дела „строителей коммунизма”, народ древней Иудеи создал ему морально-нравственный противовес — христианскую религию. Она на многие столетия оказалась своеобразной формой общественной истерии, средством ухода от действительности в мир грёз и мечтаний, сродни страусовому прятанию головы под крыло или в песок. Результат, конечно, для породившего её народа оказался самым печальным — он потерял свою историческую родину и вынужден был рассеяться по всему свету — ушедшие в мир грёз и мечтаний не в состоянии отстоять себя и свою землю. И даже религию эту, „подарив” её другим народам, они сохранить не сумели. Родовая же знать варварских племён, особенно на отвоёванных у слабеющего Рима землях с покорённым населением, с готовностью её восприняла — ей очень импонировало её единобожие, соответствовавшее их социальной организации: на земле один князь, на небе — один бог, пусть даже и один в трёх лицах; массе же она предоставила грёзы и мечтания о лучшей жизни в „ином мире” — помыкать погружёнными в эти грёзы гораздо легче, чем верящими в мифического общего предка или поклоняющимися каким-то там идолам, но мыслящими сугубо реалистичными представлениями и то и дело норовящими лишить старого родового вождя его власти и сопутствующих ей привилегий, сменив его на какого-нибудь нового. Сегодняшнему пролетариату нет нужды уходить от действительности в связи с непреодолимостью сил общественного зла — зло это сегодня представляет кучка временщиков, кстати, очень чётко осознающих эту свою сущность как временщиков и спешащих, пока есть возможность, нахватать и урвать как можно больше. Он может и должен создать действенную идеологию, чётко ориентированную на общественную реальность и её преобразование в соответствии со своим нравственным идеалом. Однако формы организации, выработанные христианской религией и христианской церковью, пролетариат при создании собственной партии не только может, но и обязан использовать. Одним из важнейших вопросов создания любой общественной организации является вопрос о членстве. И, надо сказать, предшественница пролетарской партии — коммунистическая партия (имеется в виду, конечно же, РСДРП—КПСС) при решении этого вопроса оба раза принимала крайние и оба неверные решения. В одном случае, как это было с формулировкой Мартова—Плеханова, это приводило к „размыванию” её границ и значительной потере дееспособности, в другом — при принятии формулировки В. И. Ленина — к чрезмерному ограничению её состава, своеобразной „кастовости”, что при понадобившемся на определённом этапе её расширении обернулось парадоксальностью — ведь не могут же миллионы людей являться фанатичными до самоотречения сторонниками идеи, к тому же постепенно всё более и более расходящейся с действительностью. И в результате получилось, что в общем-то логичное (с точки зрения её руководства и в соответствии с её природой) и закономерное, но означающее предательство основополагающего нравственного идеала наступление фазы разворовывания и растаскивания, несмотря на миллионы его противников в её рядах, предотвратить не удалось (нашлась, правда, мужественная женщина {мужественная — женщина!}, попытавшаяся поднять волну такого сопротивления, но её отчаянный призыв оказался „гласом вопиющего в пустыне”). Христианская же церковь очень удачно прошла между Сциллой и Харибдой обеих крайностей. Своих сторонников она организовала (при нужде, как, скажем, на Руси — огнём и мечом — лицемерное „не убий” её проповедников тех, интересам которых она служила, никогда не останавливало) в более или менее аморфную массу мирян, от которой требуется то немногое, на что она безусловно способна — являться сторонниками (каковыми являются верующие) соответствующего нравственного идеала и вносить посильную материальную лепту в копилку организации, осуществляющей деятельность по её достижению (или имитирующей эту деятельность). Сама же организация — клир — на этой основе создаётся из фанатичных или хотя бы достаточно убеждённых и преданных (во всяком случае по видимости) этой идее и готовых на служение ей активных функционеров. И именно по этому образцу и должна быть создана новая общественно-политическая организация, устремлённая в будущее и ведущая в это будущее всё общество — пролетарская партия, — если её создатели окажутся заинтересованными в достаточно продолжительном её существовании и эффективном функционировании. Другие варианты уже испробованы и проверки временем не выдержали. Итак, первой задачей является создание идеологии и всемерное её распространение с использованием всех доступных средств как массовой, так и не массовой информации, преследуя цель завоевания общественного сознания („Идея становится материальной силой, когда овладевает массами.”). Второй задачей является создание организации сторонников идеи. И — параллельно — третьей задачей является уже создание на её основе самой дееспособной активной организации — политической партии. А уже на основе реализации этих задач можно ставить вопрос о достижении экономического доминирования и политического господства в обществе. Причём то обстоятельство, что господствовавшее чиновничество уже успело разворовать и растащить практически всё общенародное достояние, обратив себя в новоявленных капиталистических собственников, существенным препятствием служить не должно и не может — капиталистические фирмы реорганизуются в коллективные предприятия даже легче, чем в государственные — отпадает нужда в организации громоздких и неэффективных бюрократических органов управления ими и сохраняется саморегулируемость экономики, характерная для товарного производства. И если у тех капиталистов в 1918 г. без зазрения совести отобрали то, что они не наворовали, то у нынешних наворовавших отнять благоприобретенное неправедным путём, как говорится, и „сам бог велел”. Они, конечно, будут сопротивляться, но дело их, как и дело породивших их мелких чиновников, безнадёжно ввиду не только антисоциального, преступного прошлого, но и полного отсутствия исторической перспективы. 6—30.07.1996 г. — 16.09.97 г. — 20.06.1999 г. Н. Петров